«Мы переломили хребет ударным силам терроризма»

Разгром вооружённых формирований террористов в Сирии стал одним из главных военных итогов уходящего года. И в этом Российская армия, безусловно, сыграла решающую роль

Об этом прежде всего мне и хотелось обстоятельно поговорить с начальником Генштаба – первым заместителем министра обороны РФ генералом армии Валерием Герасимовым. В начале беседы мне вспомнился анекдот про кортик и часы, рассказанный Президентом России Владимиром Путиным на недавней пресс-конференции. Я сказал Валерию Васильевичу, что такой анекдот наверняка согрел душу каждому военному человеку.

– Как он вам показался, Валерий Васильевич?
– Очень актуальный, хороший анекдот. С глубоким смыслом.
– Валерий Васильевич, как осенью 2015 года удалось так быстро и скрытно перебросить в Сирию нашу крупную группировку войск? Я тогда читал в американской прессе, что тамошние генералы чуть ли не в панике были. Они не ждали такой прыти от нашей армии. И даже жаловались, что их разведка поздно…
– Операция тщательно планировалась, учтены все вопросы, определены необходимые силы и средства. Имеются в виду и боевая составляющая, и обеспечивающая. Но опыта проведения переброски войск и сил на такое расстояние, на территорию государства, которое не граничит с нашей страной, у нас практически не было. Был только один пример в 1962 году – операция «Анадырь», когда СССР перебросил войска на Кубу. Тот опыт мы тоже учли. Пригодилась и выучка наших подразделений, полученная при проведении внезапных проверок. В ходе них отрабатывалась переброска на большие расстояния с использованием всех видов транспорта: авиа­ционного, железнодорожного, морского. Перегруппировка осуществлялась максимально скрытно, без привлечения особого внимания. На аэродроме Хмеймим было сосредоточено 50 единиц авиационной техники…
– За какой примерно период? За месяц, за неделю?
– Где-то до месяца всё это заняло… Больше времени потребовала обеспечивающая составляющая. Пришлось создавать инфраструктуру, систему всестороннего обеспечения, включая материально-техническое.
– Почему при планировании операции в Сирии наш Генштаб изначально не предусматривал применение сухопутных подразделений и частей, а главный упор был сделан на авиацию? В чём здесь «фишка» была?

– Оценили состояние Сухопутных войск Вооружённых Сил Сирии. Несмотря на то что они длительное время участвовали в боевых действиях, понесли потери, отдельные части всё-таки были способны выполнять задачи. Необходимо было решить вопросы в первую очередь по разведке целей, их огневому поражению, нарушению системы управления противника. Как раз эти задачи и могла решить наша воздушно-космическая составляющая. А непосредственно на сухопутных направлениях боевые действия вели сирийские подразделения с участием наших военных советников. Были там и отряды патриотически настроенных слоёв населения.
Поэтому изначально развёртывание сухопутной составляющей не предусматривалось.
Другая важная задача – организовать управление всеми вой­сками и силами, принимающими участие в боевых действиях. Для этого были развёрнуты командный пункт нашей группировки в Хмеймиме и пункты управления на направлениях, где ведутся боевые действия.
– А как наш Генштаб учитывал особенности тактики террористов? На что здесь прежде всего обращалось внимание?
– У нас есть опыт борьбы с террористами, и мы его, конечно, учитывали. Кроме того, с началом событий в Сирии Генштаб отслеживал обстановку, знал особенности тактики действий этих бандформирований. Мы понимали, что кроме террористических действий они применяют и тактические приёмы. Во главе этих бандформирований находились командиры, специально обученные инструкторами из целого ряда стран Ближнего Востока и западных стран. Были и бывшие офицеры иракской армии. Они захватили за тот период, пока велись боевые действия, большое количество вооружения и техники иракской и сирийской армий. Одних только танков и бронемашин у них на вооружении было до 1500. Плюс где-то 1200 орудий и миномётов. Это фактически была регулярная армия.
– А какое максимальное количество террористов вам запомнилось по докладам разведки? На тот момент, когда мы начали операцию?
– На 30 сентября 2015 года их было в Сирии порядка 59 тысяч во всех формированиях. Плюс за прошедшие 2 года они сумели завербовать ещё порядка 10 тысяч…
– Полноценная армия, можно сказать…
– Но за эти 2 года, по нашим данным, фактически уничтожено около 60 000 боевиков, из них свыше 2800 – выходцев из Российской Федерации.

---

За два года, по нашим данным, в Сирии фактически уничтожено около 60 000 боевиков

---

– Американцы сообщали о том, что авиация их коалиции до 30 сентября 2015 года совершила около 7000 вылетов. Два года бомбили. Но почему так получилось, что до нашего вступления в войну с террористами они с 20 процентов до 70 процентов расширили контроль над территорией Сирии? Чем же там занималась американская коалиция?

– Мне кажется, коалиция не ставила задачи в то время, да и сейчас, по окончательному разгрому ИГИЛ (террористическая организация, запрещённая в РФ. – Прим. ред.). Вот посмотрите, количество ударов международной коалиции всё это время составляло 8–10 в день. Наша авиация довольно незначительными силами наносила 60–70 ударов ежедневно по боевикам, по инфраструктуре, по их базам. А в периоды наивысшего напряжения – порядка 120–140 ударов в сутки. Только такими методами можно было сломать хребет международному терроризму на территории Сирии. А 8–10 ударов в день… Ну, видимо, цели у коалиции были другие. Цель-то ими в основном ставилась – борьба с Асадом, а не с ИГИЛ.
– Впервые с момента создания Национального центра управления обороной, где мы сейчас находимся, Генштаб и Минобороны на всю катушку задействовали эту структуру. Как она себя показала?
– Создание Национального центра управления обороной кардинально изменило подходы к управлению всей военной организацией государства. В частности, мы это почувствовали на опыте проведения операций в Сирии. Когда доступны все виды связи, организованы ежедневный сбор данных и анализ обстановки. Работать стало комфортно, и мы не чувствуем недостатка в информации.
– В режиме online многие задачи решались?
– Конечно. Удары, например, нашей авиацией, ракетными вой­сками, высокоточным оружием большой дальности мы с министром обороны наблюдали на экранах в режиме реального времени.
Беспилотник передаёт картинку, её видит командующий на командном пункте в Хмеймиме, и мы в Москве тоже самое видим. Но управляет он, командующий!
– Почему за два с лишним года нашей операции в Сирии так и не удалось договориться с коалицией во главе с США о совместной борьбе?
– Мы с самого начала пытались договариваться, и у нас кое-что получилось. Заключили Меморандум о соблюдении безопасности полётов авиации. Кстати говоря, этот меморандум добросовестно соблюдается обеими сторонами. Мы заключили соглашение с американцами и с Иорданией, согласно которому создана южная зона деэскалации. Она стала первой такой зоной в Сирии. Это был важнейший прорыв. Все остальные наши предложения по организации совместного планирования, ведению разведки, уничтожению террористов натыкались на непонимание, на отказ… Мы не видели с их стороны желания взаимодействовать. Хотя, конечно, это бы принесло большую пользу. Совместное планирование, нанесение ударов, ведение операций…
– Тем не менее американцы какие-то претензии нам выдвинули… Мол, наши самолёты слишком опасно подлетали к их самолётам… Что там на самом деле произошло?
– С развёртыванием боевых действий и приближением сирийских правительственных войск к Евфрату на востоке Сирии мы действительно с американцами установили зоны разграничения действия авиации наших ВКС и международной коалиции. В чём это заключается? Западнее Евфрата действует наша авиация (ВКС), восточнее – американская. Но не на всём протяжении Евфрата, а по линии деэскалации.
– Она была обозначена на картах?
– Да, она обозначена. Если представить себе карту, то по уровню Дейр эз-Зора… и на восток идём… Сувар, Аберт Лаба, и переход на границу с Ираком. Это где-то порядка 120–130 километров от Абу Кемаля на север. В этом треугольнике планировались совместные действия. Как раз тот район, где шли активные боевые действия. В этом районе, восточнее Евфрата, предусматривалось совместное использование как ВКС, так и авиации международной коалиции с уведомлением соответствующей стороны. И проблем не возникало. Один неприятный случай произошёл 13 декабря.
– И в чём там суть этого случая?
– Два самолёта Су-25 наших ВКС выполняли разведывательно-поисковые задачи в западной части долины реки Евфрат. Никто на восток не заходил. Был там и наш Су-35. Американский самолёт F-22 вышел из восточной части Сирии, сымитировал несколько заходов, обозначил атаку, отстреливал тепловые ловушки. Он был на большой высоте, потом спикировал на более низкую. До наших самолётов оставалось менее ста метров. Он представлял реальную опасность. Подошёл наш Су-35.
F 22 немедленно ушёл на восток, в свою зону. Прошло минут 20.
Су-35 пошёл выполнять свои задачи. Опять F-22 появляется…
– Тот же?
– Тот же. Снова та же история. Опять приходит Су-35. Только он появился – F-22 ушёл. Американец вёл опасную игру.
– Американцы в Сирии установили свою базу. Она по-прежнему есть?
– Да, есть. Эт-Танф.
– И что они, по вашей информации, там делают?
– Эта база на юге Сирии, она ограничивается участком местности радиусом 55 километров. Это граница Сирии, Иордании и Ирака. Там находится база. По данным космической и других видов разведки, на ней находятся отряды боевиков. Они фактически там готовятся. Мало того, недавно британский телеканал Би-би-си сообщил, как была организована эвакуация боевиков из Ракки. Четыреста человек были вывезены курдами под прикрытием американцев в лагерь Шаддади – это на северо-востоке Сирии. Это подконтрольная курдам территория, и там также находится американская база. Кроме того, в лагерь Шаддади прибыло ещё порядка 800 человек с восточного берега Евфрата, из района, где курды наступали…
– Это же всё недобитки…
– Это фактически ИГИЛ. Но после проведённой с ними работы они перекрашиваются, берут другое название – «Новая сирийская армия» и другие. Их задача – дестабилизировать обстановку. Мы знаем, что из лагеря Шаддади порядка 400 человек ушли в район Эт-Танфа. Уже после того как главные силы ИГИЛ были разгромлены, они пытались дестабилизировать обстановку, наступая с восточного берега Евфрата. Но понесли потери. Мы думаем, где-то 750 человек сейчас находятся в Шаддади и порядка 350 – в Эт-Танфе.
– Вы имеете в виду боевиков?
– Да, боевиков. В Эт-Танфе вся территория блокирована сирийскими войсками по периметру этой 55-километровой зоны. Самое главное, несколько месяцев мы наблюдаем выдвижение оттуда боевиков. Когда контроль был послабее, из района Эт-Танфа выходило даже порядка 350 боевиков. Была угроза захвата города Каръятен в Сирии. Мы вовремя приняли меры… Было нанесено поражение, эти силы были разгромлены. Были и пленные из этих лагерей. Ясно, что там идёт подготовка. Мало того, там находится лагерь беженцев «Рукбан» – крупнейший в Сирии.
– Прямо там? В этой зоне?
– Прямо в этой зоне, где-то в 25 километрах к западу от Эт-Танфа. Там свыше 50 тысяч сирийских беженцев. В Сирии создан Центр примирения в составе российской военной группировки.
Он фактически координирует и руководит доставкой всей гуманитарной помощи, гуманитарными конвоями, нашими российскими, ооновскими. Везде ходят эти конвои, хотя проблем, которые надо решать и с правительством, и с ООН, хватает, а вот в Рукбане не получается: американцы не пускают их туда – ни сирийцев, ни другой конвой. Люди мучаются. Мы говорим: местонахождение этой американской базы противоречит здравому смыслу. Сейчас тем более: территория Сирии освобождена от всех бандформирований ИГИЛ, никого там не осталось, какой-либо угрозы с территории Сирии вам нет. Что там находится? С какой целью? Пока ответы невразумительные. А ведь там могут появиться новые террористические группы…
– Вот вы сейчас говорили, что создаются новые вооружённые формирования, американские инструкторы обучают боевиков… А нам не придётся возвращать в Сирию те самолёты и вертолёты, тот личный состав, который сейчас выводится в Россию?
– У нас там, как вам известно, остаются две базы. Одна в Хмеймиме, военно-воздушная, и вторая, военно-морская, в Тартусе. Кроме того, мы вплотную занимаемся правительственными сирийскими войсками, наши советники находятся практически во всех подразделениях. За два года офицеры, младший командный состав сирийской армии получили большую практику. Сейчас они способны вести боевые действия и отстаивать свою территорию. Нашими силами, с наших баз мы можем оказать при необходимости помощь. Этих сил вполне хватит для поддержания стабильности и территориальной целостности Сирии.
– Я правильно понял, что мы оставляем эти две наши базы для продолжения помощи сирийской правительственной армии, да?
– Да. Потому что обстановка всё ещё нестабильная.
До полной стабильности необходимо какое-то время, поэтому базы там находятся обоснованно, они там необходимы. Чтобы не повторилось то, что было до сентября 2015 года… С другой стороны, нельзя забывать, что и у России есть свои интересы на Ближнем Востоке…
– За время операции в Сирии как часто и вам, и министру обороны приходилось обсуждать ход операции с Верховным Главнокомандующим. Это делалось с глазу на глаз в Кремле, в Генштабе или по телефону?
– По-разному. Обычно о положении дел и ходе выполнения задач я ежедневно утром и вечером докладываю министру обороны, а он – президенту. Один-два раза в неделю министр докладывает президенту лично, представляя необходимые документы, карты, видеоматериалы. Иногда Верховный Главнокомандующий выходит лично на меня, иногда вместе с министром ездим к нему на доклад. Президент определяет цели, задачи, он в курсе всей динамики боевых действий, причём на каждом направлении. И конечно, ставит задачи на перспективу.
– Департамент информации Минобороны России и Генштаб почти каждый день информировали общественность чуть ли не после каждого ракетно-бомбового удара по террористам в Сирии. Почему, на ваш взгляд, аналогичным образом не поступала американская коалиция?
– Месяцев восемь назад они тоже начали информировать, сводку предоставлять. Конечно, отличие коренное. Они – время от времени, а мы – в ежедневном режиме. Центр примирения выступает, даёт сводку по всем вопросам, и Департамент информации, Главное оперативное управление… Зачем людям гадать, что там происходит? Надо рассказать, что произошло за день, какие планы…
– Что для Генштаба было самым трудным при планировании военной операции в Сирии?
– Самое сложное при подготовке и в начальный период проведения операции – это организация взаимодействия с правительственными войсками, со всеми разномастными группировками. Много отрядов из патриотически настроенного населения. Они вооружены, мы их привлекаем на сторону правительственных войск. Непросто было наладить взаимодействие всех этих отрядов с нашими Воздушно-космическими силами, организовать все виды обеспечения.
Но мы этому уже научились. Всё вошло в рамки и нормально работает. В Хмеймиме создан современный командный пункт, который обеспечивает управление группировкой наших войск в Сирии. Работа идёт слаженно.
– Какие коррективы Генштаб вносил в действия наших войск по борьбе с терроризмом? Всё-таки это было, по сути, первое в истории России столкновение наших войск с такими крупными формированиями головорезов.
– Коррективы вносятся постоянно. Потому что меняются подходы, формы, способы действий. Сначала в малых количествах, потом более масштабным стало применение «джихад-мобилей» со стороны террористов. И на это надо было реагировать…
Так, во время боёв за Дейр-эз-Зор, за другие населённые пункты в долине реки Евфрат применение «джихад-мобилей» приобрело чуть ли не массовый характер. Сначала было по 2–3 «джихад-мобиля», а потом по 7–8 – это в одном бою. Что это такое? Это автомобиль, БМП или танк, начинённый взрывчаткой. Там может быть 300–400 килограммов взрывчатки или больше. Им управляет смерт­ник. Он выбирает кратчайший путь до позиций правительственных войск. С большой скоростью выдвигается к ним и осуществляет подрыв. Таких машин может быть две, три.
На этом участке фронта – массовые потери, много убитых, раненых. Это огромной силы взрыв. Паника… Образуется брешь – в зависимости от мощности взрывчатого вещества и количества применяемых «джихад-мобилей». Летом 2016 года в районе Алеппо именно таким способом трём «джихад-мобилям» удалось выйти из города. Взорвали два блокпоста сирийских правительственных
войск. Образовалась брешь шириной 500–700 метров. Действия боевиков были заранее спланированы, они ударили по обе стороны этого коридора и прорвали окружение. Потом пришлось где-то три месяца восстанавливать утраченные позиции, причём с тяжёлыми боями.
Естественно, это не укладывается в рамки, скажем так, нормальных боевых действий. Но выводы надо было делать…
– И какие же?
– Во-первых, ведётся постоянное наблюдение. Определяются дорожные направления, по которым они могут идти. На этих направлениях строятся узлы заграждений, минные поля и так далее, организуется система огневого поражения, начиная с дальних подступов. Это ПТУРы, танки, по мере приближения – гранатомёты. В результате 2–3 «джихад-мобиля» уничтожались на этапе выдвижения, другие – при подходе к переднему краю. Войска научились им противодействовать.
Кроме того, все населённые пункты были подготовлены игиловцами к круговой обороне, видимо, там использовался труд местного гражданского населения. Фактически под землёй строился второй город: ходы сообщения, вся необходимая инфраструктура. Штурмовые отряды должны уметь воевать в таких условиях.
– Где игиловцы набрали такое огромное количество «тойот»?
– Им все эти годы помощь потоком шла из целого ряда государств, в том числе с Ближнего Востока… И через неправительственные фонды. Не только машины – это просто гражданская составляющая. А также современное оружие, новые боеприпасы, современные средства…
Средства разведки, бинокли, ночные прицелы, системы связи – всё современное, не допотопное.
– Есть сведения, что часть игиловцев уже в Афганистане оказалась, в Иордании. Куда ещё расползается эта зараза?
– Часть возвращается в страны, откуда они прибыли нелегально. Основная масса перемещается в Ливию, в страны Юго-Западной Азии. В Афганистан, его тоже исключать нельзя – почва там для них благодатная.
– Как вы оцениваете состояние вооружённых сил Сирии на начало операции и сегодня?
– Разница большая. Вооружённые силы Сирии за время вой­ны к осени 2015 года фактически утратили всю территорию. Подконтрольно правительственным силам оставалось 10 процентов территории Сирии.
– Это на тот момент, когда мы приступили к операции?
– Да. Очень тяжёлая была ситуация. И моральный дух, и усталость. Отсутствие боеприпасов, необходимых видов обеспечения, управления. Началась наша операция, через некоторое время появились первые успехи. Любые победы вдохновляют, окрыляют, сейчас сирийская армия приобрела хороший опыт. Мы им помогли, отремонтировали технику на месте… Сегодня сирийская армия способна выполнять задачи по защите своей территории.
– Сколько наших военных прошло через сирийскую кампанию?
– 48 с лишним тысяч солдат и офицеров. Из них каждый четвёртый награждён или представлен к правительственной награде. Ведомственные награды получили все.

---

Мы в Сирии испытали более 200 образцов вооружения и техники

---

– Как вы оцениваете роль наших военных советников, работавших в составе сирийской армии?

– Высоко оцениваю их роль. В каждом подразделении – баталь­оне, бригаде, полку, дивизии – находится аппарат военного советника. В его составе – необходимые должностные лица. Это оперативный состав, разведчик, артиллерист, инженер, переводчики и другие должностные лица. Они, по сути дела, планируют боевые действия. Оказывают помощь в управлении подразделениями при выполнении боевых задач. На всех направлениях действия увязаны единым замыслом, единым планом, осуществляется руководство с командного пункта группировки в Хмеймиме.
– Была ли у Генштаба цель обкатать в Сирии как можно больше военнослужащих?
– Да. И мы это сделали. Не просто военнослужащих. Самое-то главное – обкатать командиров, офицеров. Командующие войсками округов – все там побывали, и в течение длительного времени. Все командовали группировкой. Все начальники штабов…
– Их там четыре или пять сменили, командующих?
– Дворников, Картаполов, Суровикин, Зарудницкий, Журавлёв…
– Вы давали им возможность на таком уровне поруководить, да?
– Они прибывали с основным составом своего управленческого аппарата: начальники оперативного управления, разведки, связи, ракетных войск и артиллерии, инженеры…
– То есть они штабных своих брали, весь аппарат обкатывался?
– Таким же образом управления армий – тоже все, 90 процентов дивизий и больше половины полков и бригад.
– То есть мы сейчас получили командный состав, который закалён в этих боях… Имеющий реальный боевой опыт…
– Имеют боевой опыт, да.
– Валерий Васильевич, я бы хотел вернуться ещё раз вот к такому вопросу: мы остаёмся в Хмеймиме, мы остаёмся в Тартусе. 
Вы сказали, это для помощи сирийской армии, да?
– Да, для возможной помощи.
– Вы не упомянули военно-морскую компоненту. Часть кораблей будет в восточной части Средиземного моря? Так же, как мы сейчас там стоим? Корабли наши. Или мы уйдём?
– Никуда мы не уйдём. В Средиземноморье сейчас действует на постоянной основе наше штатное соединение кораблей.
– Оно тоже остаётся, да?
– Оно там и до событий в Сирии действовало, с 2015 года. И останемся на постоянной основе…
– Вы не раз бывали в Сирии, встречались с нашими солдатами, офицерами, смотрели им в глаза… Какое у вас впечатление осталось от общения с этими людьми, с вашими подчинёнными? С теми людьми, которые выполняли ваши приказы, приказы Верховного Главнокомандующего, министра обороны.
– Впечатления хорошие, самые положительные. Сразу бросается в глаза стремление вы­полнить задачу – во что бы то ни стало… Хорошая боевая слаженность. И это очень хорошо, потому что офицеры туда отправляются без дополнительной подготовки, а по ротации… На три месяца. Это значит, что вся система боевой подготовки войск и органов управления работает, люди готовы к выполнению задач, а там они на практике это показывают. Наши офицеры, военнослужащие совершили много героических и мужественных поступков, продемонстрировали стойкость, обучили сирийцев.
Со временем мы подошли к тому, что стало больше сирийских подразделений, которые способны наступать, приобрели боевую устойчивость… Бригадный генерал Хасан Сухел и его подразделения очень хорошо себя показали в наступательных операциях против террористов.
Но без наших советников такого успеха не получилось бы.
– А уроки сирийской кампании Генштабу придётся извлекать?
– Изучение и обобщение опыта происходит всегда. С первого дня этой кампании такая работа проводилась… Все случаи, которые происходили, опыт боевых действий тщательно изучались, доводились до всех подразделений и до военнослужащих, которые туда только собирались убывать, чтобы всё это учитывалось. Мы провели несколько конференций по обмену опытом. Издан целый ряд пособий с обобщением этого опыта.
– В Сирии было испытано большое количество наших вооружений. Как Генштаб их оценивает?
– Мы там испытали более 200 образцов вооружения и техники, современные – те, которые приняты на вооружение недавно, которые собирались принимать, которые уже стояли на вооружении. Вроде бы прошли все госиспытания, и на учениях показывают нормально всё… Но в ходе выполнения боевой задачи возникают какие-то проблемы, которых раньше не замечали. Приходится что-то дорабатывать.
О возникших проблемах докладывали наши офицеры и военно­служащие. В Сирии осуществлялось непрерывное военно-научное сопровождение при применении всех видов вооружения и техники.
– Говорят, там были и наши конструкторы, и инженеры, да?
– Инженеры, конструкторы, военные учёные. Разработчики – все там были. По каждому образцу вооружения отмечены его положительные стороны, что нужно доработать. Сейчас абсолютное большинство этих недостатков устранено. То, что мы проверили технику и оружие в боевых условиях, – это огромное дело. Теперь мы уверены в своём оружии.
– Вам часто приходилось за это время контактировать с начальником генерального штаба Сирии?
– Часто.
– Это главным образом по телефону делается?
– И по телефону, и лично. Я к нему приезжал, и он ко мне в Хмеймим… Выезжали вместе на отдельные направления. Постоянно.
– Он русский язык знает, уже более-менее разговаривает?
– Он учился у нас в академии Фрунзе.
– Недавно министр обороны от имени Президента России вручил награды и объявил благодарность всем, кто обеспечивал безопасность визита Путина в Сирию. Ну в тот день, вы знаете, когда он объявил о выводе группировки на Родину. Это была специальная операция?
– Такие мероприятия случайным образом не проводятся. Требуется тщательная подготовка. Привлекались необходимые силы и средства: на земле, в воздухе, на море, обеспечивающие безопасность этого визита. Они со своей задачей справились.
– Вы можете сделать прогноз дальнейшего развития событий в Сирии? Вот хотя бы на 2018 год?
– По военной линии – завершение уничтожения боевиков «Джебхат ан-Нусры» и иже с ними. Часть боевиков этой террористической организации находится в зонах деэскалации.
Там много самых разных формирований. Некоторые поддерживают режим прекращения боевых действий. «Джебхат ан-Нусра» категорически против. Значит, их придётся уничтожать.
– Это крупные группировки?
– Разные. Больше – в Идлибе, меньше – в других зонах. По-разному. Я думаю, что через определённое время с ними будет покончено. Тем более что в зонах деэскалации поддерживается режим прекращения боевых действий. Туда поступает гуманитарная помощь, решаются социальные вопросы, бытовые …
Вторая задача – перевести военное решение вопроса в политическое русло. В русло политического урегулирования. И она решается. Сейчас идёт подготовка к Конгрессу сирийского национального диалога…
– Наши дальние бомбардировщики, когда пролетали на боевую работу в Сирии, они же пролетали через пространство Ирака и Ирана. Были ли проблемы, когда вы запрашивали воздушное пространство?
– У нас хорошо налажено взаимодействие с военными этих стран, и сбоев не возникало.
– Никогда ещё не использовала Российская армия, по-моему, такого количества беспилотников, как в Сирии. Как вы оцениваете значение этого вида техники, учитывая сирийский опыт?
– В Сирии сейчас в среднем ежедневно в небе находятся порядка 60–70 беспилотников. Они ведут разведку, есть беспилотники, которые выполняют задачи радиоэлектронного подавления и другие вопросы решают.
Мы сделали большой шаг по беспилотникам за пять лет. Раньше у нас на вооружении были только старые советские типа «Рейс». Сейчас без беспилотника немыслимо ведение боевых действий. Его используют артиллеристы, разведчики, лётчики – все. С помощью беспилотников создаются разведывательно-ударные, разведывательно-огневые контуры.
– А как показали себя в Сирии Силы специальных операций?
– Силы специальных операций фактически прошли своё становление, показали себя с наилучшей стороны. Занимались наведением авиации на цели, ликвидацией главарей бандформирований, целым рядом других задач. Мы очень довольны опытом, который они получили.
– Все военные наши, кто прошёл Сирию, будут признаны или уже признаны участниками боевых действий?
– Да, есть дополнение к Закону «О ветеранах», оно принято, они являются ветеранами боевых действий.
– В отдельных СМИ появляются «мнения», что Российской армии нечего было делать в Сирии. Как бы вы ответили на это?
– Если бы мы не вмешались в Сирию, что бы произошло? Посмотрите, в 2015 году оставалось немногим более 10 процентов территории, подконтрольной правительству. Месяц-два, и к концу 2015 года Сирия была бы полностью под ИГИЛ. Ирак – большей частью тоже. ИГИЛ бы дальше набирало обороты, распространялось на сопредельные страны. Несколько тысяч наших «соплеменников» туда поехали воевать. Нам бы пришлось столкнуться с этой силой уже на своей территории. Они бы действовали на Кавказе, в Центральной Азии, в Поволжье.
Возникли бы проблемы гораздо большего порядка. Мы сломали хребет ИГИЛ на территории Сирии. Фактически наши Вооружённые Силы разгромили врага на дальних подступах к границам нашего государства.
– Что начальник Генштаба Вооружённых Сил России мог бы пожелать военным, их семьям в связи с наступающим, 2018 годом?
– Кто больше всего хочет мира? Военные. Поэтому я хочу пожелать всем военнослужащим и членам их семей мирного неба над головой, крепкого здоровья и дальнейших успехов в службе.

Автор  Виктор БАРАНЕЦ, военный обозреватель, специально для «Красной звезды».