Петр Павлович КЛЕЩУК (литературный псевдоним Демьян ОСТРОВНОЙ) родился в 1948 году в Амурской области. Вырос на Украине, в Полтавской области. В 1967 году был призван на флот, где принял решение стать профессиональным военным. Окончил Киевское высшее военно-морское политическое училище и Военно-политическую академию имени В.И. Ленина. Более 28 лет служил в Военно-морском флоте, из них 12 лет на дизельных и атомных подводных лодках Северного флота. Капитан 1 ранга в отставке. Живет в Санкт-Петербурге.
Литературным творчеством занимается около двадцати лет. Первые произведения появились в питерском литературном портале «Мой мир», на страницах сборника «В море, на суше и выше».
Демьян ОСТРОВНОЙ
РАССКАЗЫ
ЗАПАХ МЕТАЛЛА
Молодому офицеру подвалило неожиданное счастье – пока лодка стоит в доке, ему дали добро навестить семью, проживающую в далеком от Заполярья городе. Почти в столице. Только в столице культурной, как стали теперь называть Питер.
В темно-синем кителе с белоснежной полоской подворотничка, накрахмаленных манжетах сорочки с запонками, щеголевато выглядывавших из-под рукавов кителя, и шитой на заказ фуражке молодой офицер выглядел франтом. Вышитые золотые звездочки на погонах, хоть и в нарушение устава, придавали определенный лоск и грели самолюбие новоиспеченного капитан-лейтенанта. На нем новенькая канадка, отдающая ароматом свежевыделанной поскрипывающей кожи.
Капитан-лейтенант, применив весь арсенал обаяния, добыл билет на ближайший авиарейс Мурманск – Ленинград и помчался на регистрацию. Пассажиров у стойки мало – основная масса уже зарегистрировалась. Формальности закончились быстро, осталось пройти контроль. Бросил на стол для досмотра фуражку – в ней много железа. Туда же вывернул содержимое карманов и нырнул под арку металлоискателя. Проскочил ее, не зазвенев. Собрал вещи со стола и помчался на взлетную полосу. Ледяной ветер бросал в лицо горсти колючего снега, распахивал расстегнутую канадку, выворачивая наружу темную овчину.
Легко преодолев расстояние в пятьсот метров до трапа самолета, капитан-лейтенант, перепрыгивая через ступеньку, влетел в салон «ту» и плюхнулся в кресло рядом с хорошенькой блондинкой, которая, судя по ее виду, прилетала к мужу, такому же морячку, как и он, за «данью».
Была такая категория офицерских жен. Они регулярно напоминали о себе, один раз в квартал приезжая к мужьям, выдавали им порцию нормированной нежности, чтобы благоверные не забывали о своих супружеских обязанностях. Гостили у них, забирали северную зарплату и убывали в милые их сердцу крупные города, где они родились, выросли и жизни, не представляя себе жизни за пределами мегаполисов. Там женщины вкушали все блага цивилизации, нередко заводили даже любовников. Отдельные позволяли себе работать. Советские трудовые коллективы к ним относились тепло, душевно, как к героиням, сравнивая с женами декабристов, иногда сочувствовали их незавидной доле спутницы военного моряка.
Для мужей необходимость длительной разлуки всегда обосновывалась благовидной причиной: возможностью дать ребенку достойное образование, слабостью собственного здоровья или дитяти, в крайнем случае, недомоганием мамы или папы. А то и просто неприятием суровых климатических условий и неустроенного быта дальних гарнизонов.
В кресле рядом расположилась представительница именно этой немногочисленной, но прагматичной породы дистанционных военно-морских жен. Как правило, они были ленинградки, изредка москвички. Объяснялось это тем, что в Питере находились половина военно-морских училищ. Кроме того, в городе, по праву именовавшемся флотской столицей, размещалась военно-морская академия и высшие офицерские классы ВМФ. А если учесть, что ленинградские предприятия строили и ремонтировали подводные лодки, боевые корабли всех классов, экипажи которых комплектовались преимущественно молодыми офицерами, то город по праву носил звание столицы флотских женихов. Как Иваново города невест.
Соседке по креслу на вид лет тридцать, не больше. Ее супруг как минимум капитан 3 ранга, о чем свидетельствовала голубого песца шубка дамы. На белых, холеных, ухоженных пальчиках сверкали перстни и колечки из благородного металла. Лейтенантская получка не могла потянуть такую роскошь. Ни выслуги лет, ни «полярки» − дай бог, хватило бы денег на вещи первой необходимости.
Возбужденный от предстоящей встречи с женой и восьмилетней дочкой, капитан-лейтенант тем не менее был не прочь пофлиртовать с дамочкой. Легкий флирт ни к чему не обязывал, зато давал возможность скоротать время перелета. Тем более что свежих газет в киосках «Союзпечати» не оказалось.
Капитан-лейтенант стянул с себя сверкающую лаком канадку, забросил на багажную полку. Туда же препроводил фуражку с вышитым золотой нитью «крабом» и небольшую дорожную сумку, в которой, кроме гостинца для своих девонек, как он нежно называл жену и дочь, смены белья да бритвы с туалетными принадлежностями, ничего не было. Нехитрый гостинец состоял из баночки черной икры, так обожаемой женой, и двух десятков пайковых шоколадок, сэкономленных в море для дочери. Пять воблин для себя, вдруг выпадет случай пивом побаловаться.
Пристроив багаж, офицер пружинисто выпрямил в кресле свое поджарое тело и щелкнул замком ремня безопасности. Повернул голову в сторону спутницы и спросил коротко:
− Помочь?
Скосив на него взор, она разжала полные губы и надменно, словно делая одолжение, процедила сквозь зубы:
− Спасибо, сама справлюсь.
Он невольно залюбовался, глядя на ее профиль. Копна золотистых волос открывала высокий чистый лоб, рассыпалась по плечам, органично сочетаясь с голубизной меха шубы. Из-под длинных ресниц, объем которых увеличен импортной косметикой, смотрели синие глаза. Умные, но какие-то холодные, равнодушные. Прямой, чуть вздернутый кверху носик. «Косметика-то у нее французская, наверняка из «Альбатроса», на чеки Внешторгбанка», − мелькнула мысль.
Капитан-лейтенант предпринял еще одну попытку завязать беседу, хотя стремления к мимолетному знакомству заметно поубавилось. Чтобы не выглядеть совсем стушевавшимся под ее взглядом, поинтересовался:
− Далеко летите?
Спросил и тут же понял, что сморозил глупость. Куда же еще, кроме Питера, можно переместиться этим рейсом?
Спутница окатила его насмешливой стужей своих синих глаз. Склонила в полуобороте голову, втянула воздух, тонкие ноздри ее изящного носика хищно встрепенулись, она демонстративно брезгливо поморщилась и отвернулась к иллюминатору.
Капитан-лейтенанта ее поведение не смутило. Не хорек же он, чтобы от него нос воротить. Не хочет общаться, и не надо. Еще раз, с восхищением окинув взором золотистую шапку ее волос, он поудобнее пристроил затылок на подголовник кресла и прикрыл веки.
К чести капитан-лейтенанта, неудача обескуражила его ненадолго. Вернее сказать, не обескуражила вовсе. Накануне вылета досталась беспокойная вахта – он заступил дежурным по живучести соединения кораблей ремонта. После полуночи к оперативному дежурному поступил звонок: на старенькой плавказарме финской постройки произошло возгорание электрощита. Сыграли пожарную тревогу, очаг локализовали за двадцать минут, но поспать так и не удалось. Пришлось заполнять массу документов, готовить доклад командованию о происшествии.
Сменившись с дежурства, забежал в «Золотую вошь». Так в шутку называли между собой офицеры свое общежитие на гололобой сопке, обдуваемой всеми северными ветрами. Принял холодный душ – теплой воды здесь отродясь не было. Переоделся и в аэропорт.
Капитан-лейтенант сомкнул веки, подумал: «О женщины, и что вам не по нраву…» и провалился в сон.
Самолет вырулил на взлетную полосу, натужно взревели двигатели. Машина сначала замерла, затем понеслась по бетону и, оторвавшись от земли, устремилась в темное полярное небо.
Блондинка, не отрываясь, смотрела в стекло иллюминатора. Было видно, как вибрировали от напора плотного студеного воздуха консоли огромных крыльев лайнера. Вязкая серая масса облаков, как будто препятствуя взлету самолета, цеплялась за его серебристые борта. Ощутив стылость, идущую снаружи, она зябко завернулась в мех шубы.
А еще этот запах… Металла и опасности.
Столько лет прошло с тех пор, как она связала свою судьбу с подводником. Но этот запах, противоестественный, чуждый человеческому существу, преследует ее, вызывая чувство тревоги.
После окончания штурманского факультета военно-морского училища ее мужа, молодого лейтенанта, назначили командиром электронавигационной группы в штурманскую боевую часть дизельной подводной лодки. Попросту говоря, вторым штурманом. Она без содрогания до сих пор не может вспоминать то время. Месяца два они практически не виделись: ему надо было сдавать зачеты на допуск к самостоятельному управлению. Когда наконец он пришел домой, ее тонкое обоняние уловило исходящий от мужа незнакомый резкий запах.
− Чем от тебя так пахнет? – сморщила она носик.
− Лодкой, – коротко ответил он.
− Разве они имеют свой запах?
− Еще как, любимая. Это деньги не пахнут, – он нежно прижал ее к себе, поцеловал в удивленно приоткрывшиеся губы и унесся в ванную.
Тот запах навсегда вошел в ее жизнь. Лодки ей приходилось видеть лишь издали. В первый раз она поднялась на мрачную серую сопку – гигантский гранитный монолит. Ступила на ее лысую, зализанную северными ветрами вершину, и перед ней сквозь клубящийся белый пар залива открылась свинцовая гладь воды, закованная в каменные берега, серые и угрюмые.
Унылый северный пейзаж, с которым она так и не смогла примириться. Дальше за сопками распростерлась снежная равнина заполярной тундры, первые лучи солнца которой коснутся только в феврале. Тоскливые крики прожорливых чаек, стаи которых бесконечно кружатся внизу. У самого среза воды черная полоса валунов, не обсохших после отлива. Вплотную прижавшись к ним, там и сям желтеют коробки казарменных и штабных зданий.
От берега в направлении моря через определенное расстояние устремились несколько ленточных сооружений. Их насчитывалось около десятка. Позже она узнала, что называются они пирсами. Вдоль них застыли темные силуэты подводных лодок. Спутать их с чем-либо другим невозможно. Хищные, зализанные, стремительные веретенообразные тела субмарин вызывали необъяснимый трепет. По их корпусам время от времени сновали черные фигурки моряков.
Вот одна из лодок лениво отвалила от пирса, медленно и бесшумно заскользила по свинцовой водной поверхности бухты к узкому выходу из нее. В носу и на корме надстройки неподвижно застыли в шеренгах люди в оранжевых спасательных жилетах. Как после объяснил муж, то были швартовые команды. На мостике под бело-сине-красным полотнищем военно-морского флага маячат три неуклюжих фигуры в кожаных регланах и шапках – командир, вахтенный офицер и вахтенный сигнальщик.
Женщина усмехнулась своим мыслям – надо же, за период совместной жизни с подводником стала понимать кое-что в организации службы на лодках.
И снова на память пришла та первая картина выхода подводной лодки в море. Что-то печальное было в том, как эта стальная громадина покидает свое пристанище. Зримое воплощение опасности, страха за свою судьбу, за жизнь дорогого тебе человека. В ту пору она реально почувствовала предел напряжения тоненькой ниточки, связывающей ее и мужа, грозящий внезапным обрывом.
И виной всему металлическое чудище, уносившее любимого в океанскую бездну, бесконечность которой невозможно себе даже вообразить. А еще неподвластная сознанию всякого нормального человека страсть мужчин в черных шинелях к этой бездне, их стремление одолеть ее и трепетное, почти нежное отношение к своему «железу», как они называли меж собой подводные лодки.
Этот в соседнем кресле – такой же.
«Только посмотрите на него, безмятежно спит как ни в чем не бывало». Вдруг она поймала себя на том, что впервые тепло, без раздражения подумала о тех, кто предан морю и металлу. «А дома, наверное, в вечном ожидании жена, ребенок или дети. И старенькие родители тревожатся, когда он уходит в океан». Мысли заплетались в кружево. Сердце билось чаще, и удары его ноющей болью отдавались по всему телу.
Отчего они такие? Что их туда тянет? Жили бы спокойно на берегу, работали как тысячи, миллионы мужчин. Приходили бы каждый вечер вовремя домой, надевали бы уютные тапочки. Своевременно чинили электроприборы, устраняли протечки унитазов и раковин, гуляли с детскими колясками вокруг дома. Ласкали своих жен и исполняли их капризы. Так нет же, создают массу проблем себе, любимым своим и близким. Приходится ждать месяцами их возвращения из этого проклятого моря. Нет никакой уверенности в том, что оно вообще захочет вернуть этих безумцев. Ни жена, ни вдова.
А еще этот мерзкий запах. По возвращении из похода ничем его не истребить. Лучшие шампуни против него бессильны. И приходится его терпеть. Металл пропитывает своим запахом одежду, проникает в поры кожи, в кровеносные сосуды и капилляры, въедается в душу. Он неотделим от этих людей, из-за чего они сами походят на металл. Очертания их лиц отливают железом, становятся резче, взгляд жестче, движения стремительнее, голос тверже. Пикантная примесь карболки – неизменной принадлежности матросских казарм, ее наличие в спектре общего запаха еще больше подчеркивает всю его отвратительность. Он преследует везде: на кухне и в постели, дома и в гостях, забирается даже в сознание.
Ароматы стали, табака, карболки. Нередко к ним добавляется примесь паров спирта. С устатку, по русскому обычаю. В глазах тот запах отражается тусклым блеском металла, в голосе отдает звоном отрывистых чеканных фраз. В небе над заливом напоминает утробным звуком ревунов и сирен металлических чудовищ.
Очень нежное обоняние у женщин, не приспособлен их нос, этот тонкий орган, к столь резкому раздражающему запаху едкого металла. Он действует на нервы, поражает сердце, нередко вызывает аллергию на носителя этого запаха. И избавиться невозможно. Приходится держаться от него на расстоянии, отодвигаться от него, морщиться. Появляются морщины в уголках глаз, у крыльев носа, в уголках губ. Запах металла губит молодость, жизнь, красоту женскую. Не пестует ее, не лелеет.
…Голос стюардессы прервал ее раздумья, сообщив, что самолет заходит на посадку, посоветовал потеплее одеться, так как температура в городе необычно низкая. На всякий случай бортпроводница напомнила о местах расположения аварийных выходов и правилах пользования спасательными средствами.
Женщина теребила во рту леденец розовым язычком, спасаясь от неприятного покалывания в ушах, неизбежно сопровождающего приземление. В который раз она приняла окончательное решение: надо ехать к мужу навсегда, быть рядом с ним.
Приоткрыв веки, капитан-лейтенант, разбуженный изменившимся тоном гула двигателей, украдкой любовался соседкой. «Нет, не будет она жить в гарнизоне. Не из того теста», − почему-то пришло ему в голову.
Лайнер шлепнул по бетону взлетной полосы выпущенным шасси и понесся к финишной черте. Замедлил бег, остановился. Пассажиры зааплодировали, отдавая должное профессионализму пилотов.
Из здания аэропорта вышли врознь. Капитан-лейтенант поспешил к такси. Пробегая мимо нескончаемой ленты транспортера с движущимися по ней чемоданами, баулами, сумками и узлами, среди пассажиров, терпеливо ожидающих свой багаж, снова увидел свою попутчицу. Взгляды их встретились. Его – иронически-колючий и ее – синий, но, как показалось, уже без холода.
Когда он явился домой, там никого не было: жена на работе, дочка в школе. Его приезд будет для них сюрпризом. Наскоро снял форму, надел под канадку спортивный костюм – пользуясь тем, что девонек нет, решил сбегать в баню. Благо дом рядом с Ярославскими банями. Соскучился по парилке – в их поселке это роскошь непозволительная. Ждал квартиру может, хоть там будет возможность изредка побаловаться горячей водой, если не оплошают службы тыла флота. Тогда и семью перевезет.
После бани шагал по заснеженному, скрипящему от крепкого морозца тротуару Ярославского проспекта. На полные легкие вдыхал воздух огромного города, на уши давил непрерывный шум бесконечного потока автомобилей, резкие звонки трамваев нервировали. Живут же люди… «Но я смогу здесь жить только тогда, когда не будет сил прошагать сходню − шесть метров, соединяющие Твердь и Воду, сушу и океан».
В маленькой прихожей огромный полиэтиленовый пакет. Темно-синий китель, черные брюки, белая рубашка. Традиционные цвета российского флота.
Оказалось, жена приготовила в химчистку.
− Зачем?
Ответила:
− Жутко пахнет железом.
Он подошел к пакету, наклонился над ним и шумно втянул воздух. После бани обоняние обострилось – из пакета пахнуло металлом, атмосферой лодочного отсека, матросским кубриком, морскими водорослями.
Он усмехнулся, припомнив выражение лица соседки по самолету.
− Ты чему улыбаешься? – прильнув к его плечу, спросила жена.
− Да так, вспомнилось кое-что.
Нет, этот запах не уничтожить до конца жизни. Не каждому дано воспринимать его без отвращения. Тяжелый он, как и металл. Немногим под силу.
Аллергию вызывает.
Сыпь.
А он свыкся с ним. И полюбил. И тоскует без него.
Какое сегодня число?
КАСАТКИ
Памяти Таланта Буркулакова
моряка, человека, друга
Атомная субмарина в надводном положении рассекала свинцовые северные волны. Скупое полярное солнце пыталось заглянуть в глубины Баренцева моря. Но холодный норд-ост, словно препятствуя этому, вспенивал воду, снижая ее прозрачность метров до десятипятнадцати.
Подводный крейсер практически не качало, он шел на ровном киле, величественно и сурово, не рыская на курсе. Блестящие резиновые бока лениво ополаскивала набегавшая встречная волна, изредка заглядывая глазами-брызгами на ходовой мостик.
На мостике, укрываясь от соленых холодных набегов моря и пронизывающего ветра, стояли трое.
Старший по возрасту, вне всякого сомнения, Командир корабля. Невысокая, коренастая, как будто вылитая из металла заодно с корпусом атомохода фигура облачена в теплый, хотя и изрядно потрепанный, задубевший от соли кожаный реглан. Он простоволос – порыжевшая от времени шапка с позеленевшим золотом «краба» зажата в руке. Вьющиеся густые черные, как смоль, волосы украшала кипельно-белая прядь седины море отметило их горстью своей соли. Грубая загорелая кожа лица, жесткие, с оттенком грусти цепкие глаза свидетельствовали о том, что не одна тысяча миль пройдена в океанских просторах.
Офицер помоложе, лет тридцати, сосредоточен и собран. Забот у него хоть отбавляй − надо принимать доклады, анализировать и оценивать обстановку, готовить предложения для принятия решения Командиру, дублировать его приказы по громкоговорящей связи вниз, в центральный пост.
Третий совсем еще мальчик, молодой матрос. Хотя новичком его не назовешь − не раз выходил на лодке в полигоны боевой подготовки для отработки курсовых задач в качестве рулевого-сигнальщика. Наверняка по неписаной традиции на первом погружении принял из рук товарищей плафон крепкосолёной забортной воды и безропотно выпил его. Таким нехитрым образом и оказался зачислен в семью подводников.
На взгляд человека несведущего могло показаться, что на борту океанского рукотворного исполина, похожего на кита, кроме троих на мостике, никого больше нет. На самом деле в его чреве находится добрая сотня крепких мужественных парней − профессионалов. Заняв по боевой готовности свои посты, они обеспечивают работу ядерного реактора, превращающего энергию атома в пар, подают его на лопасти мощной турбины, вращающей огромный вал с насаженным на него винтом.
В центральном отсеке жужжали вспомогательные механизмы, загадочно мерцали разноцветные огоньки ЭВМ, решая штурманские задачи на прохождение узкости. Негромко, но четко звучали слова команд и докладов. Подводная лодка шла со скоростью не более десяти узлов, следуя в район погружения, чтобы затем нырнуть на несколько месяцев в пучины океана.
На мостике каждый занят своим делом. Но что-то общее в облике, не имеющее отношения к службе, связывает этих людей. Скорее всего, это отпечаток недавнего расставания с близкими, со скупой заполярной природой, с землей. Авантюристы, в хорошем смысле этого слова, подводники по зову души выбирают одну из самых сложных и опасных профессий в мире.
Однако не мыслят себя без суши, как дети без матери. Она для них родная колыбель, они ее любят и уходят в море, чтобы, испытав себя, вернуться. Подводники тоскуют по земле уже с момента отдачи швартовых. Тем не менее море их манит опасностью, непредсказуемостью, перспективой приключений и возможностью выделиться из серой толпы, испытать себя, свой характер.
Выражение «В море дома» всего лишь бравада. За ней бесхитростная попытка защитить свою мятущуюся душу от излишних расспросов, обывательских восхищений профессией, непостижимой для дилетантов и домоседов.
Внезапно рулевой-сигнальщик, стараясь придать голосу исключительно служебные интонации, несмотря на распирающий его восторг, доложил:
− Товарищ вахтенный офицер! Справа по курсу − тридцать, дистанция – два кабельтова.
И после непродолжительной сентиментальной паузы добавил:
− Две касатки.
В обозначенном докладом секторе наблюдались крупные изящные животные, стремительно приближавшиеся к подводному крейсеру. Резвясь, они то поочередно высоко взмывали над волнами, то одновременно ныряли в них.
Почти торпедируя лодку, касатки делали резкий разворот, ложились на параллельный курс, неслись рядом. Их белые пятнистые животы мелькали под водой, обгоняли корабль. В их поведении просматривалось не то приглашение к игре, не то намерение о чем-то предупредить. Обойдя подводную лодку, прямо по курсу касатки затевали акробатические прыжки, словно пытаясь помешать ее движению.
Моряки всегда завидовали этим грациозным животным, мечтали быть похожими на них, чувствовать в водной среде так же, как они, непринужденно и свободно. Многие, устремляясь за мечтой, забывали о реальной жизни, теряли к ней вкус.
Существует поверье, что души моряков после смерти переселяются в чаек. Нелепое поверье. Глупые ненасытные птицы ничего, кроме раздражения, у Командира не вызывали. Наблюдая касаток, он пришел к выводу, что если бы пришлось делать выбор его душе, она бы выбрала касатку.
Командир уверен, так поступил бы и его друг с необычным именем Талант. А может, один из этой пары касаток – он. Эх, Талант!
На протяжении двух десятков лет они дружили. Судьба свела их на дизельных лодках в северном гарнизоне. Сошлись они сразу. Бесхитростный, открытый для общения, готовый прийти на помощь, Талант располагал к себе. Раз и навсегда.
Они жили в одной комнате гарнизонной гостиницы с неофициальным, но романтическим названием «Золотая вошь». Семьи их находились на Большой земле, так как жилья не было. Если же предлагали, то оно было малопригодным для обитания. Во всяком случае, женщинам и детям в нем жить не рекомендовалось. Все тепло, вырабатываемое в городе, разливалось незамерзающими реками и ручьями горячей воды по перекатистым улицам-сопкам Полярного, где базировалась подводная эскадра. Густой пар красиво клубился, серебрясь на лютом морозе в лучах первого после бесконечной полярной ночи солнца. Однако атмосферу в окрестностях Екатерининской бухты обогревал слабо.
Затем ненадолго их курсы разошлись и пересеклись уже в соединении атомных лодок в другом гарнизоне Кольского полуострова. Здесь жизнь была поблагоустроеннее.
Встречались иногда семьями в дни редкого совместного пребывания на берегу. Вместе учились в военной академии.
Перед последним своим выходом в море Талант зашел к Командиру домой. Обычно веселый, разговорчивый, на этот раз он был молчалив и грустен. Признался, что впервые не горит желанием идти в море. Не похоже это было на Таланта. В большей степени говорило его предчувствие. Выпили, как водится, за встречу, равное число погружений и всплытий, за необходимое количество футов под килем.
Все было бы хорошо, но слишком много футов оказалось под его лодкой. А температура моря в районе трагедии чересчур низкой. Теперь нет Таланта. Нет друга, с которым можно было обсудить любую тему. Часто они спорили, нередко каждый оставался при своем мнении. Талант был азартным спорщиком. Он чаще одолевал оппонента. Как будто оправдывая свое имя, стремился быть первым везде. Стремился и был им.
Он был упрямцем и не уступил даже права умереть первым…
− Мостик, штурман! Заняли район погружения. Расчетное время погружения 14.00, – прервал воспоминания металлический голос корабельной трансляции.
Командир смахнул меховой кожаной рукавицей с переносицы то ли набежавшую соленую слезу, то ли каплю морской воды. Лицо снова приобрело волевой вид.
− Есть штурман! − ответил хрипло.
И уже твердо скомандовал:
− Всем вниз! Приготовиться к погружению!
Две фигуры сноровисто соскользнули по трапу вниз. Командир взглядом окинул горизонт, на мгновение задержав его на китах. Что-то тревожное почудилось в их маневрировании.
Еще раз придирчиво осмотрел корпус своего ракетоносца и, покинув мостик, шагнул к отвесно идущему вниз вертикальному трапу. Неторопливо переставляя ноги по его перекладинам, придерживаясь руками за поручни, скрылся в прочном корпусе. Глухо хлопнула крышка верхнего рубочного люка, герметизируя лодку, отсекая экипаж от внешнего мира.
Атомоход замедлил ход, слегка раскачивая мачтами выдвижных устройств, мощно выдохнул воздух из носовых цистерн, втянув в свои легкие всю тяжесть океанских вод.
Как бы предостерегая стального собрата, касатки на огромной скорости пронеслись вдоль него, пошли наперерез его курсу. Но он непреклонно двигался вперед, плавно приобретая дифферент на нос.
Лодка, подчиняясь воле людей, постепенно уходила в глубину.
Разрезая волны надстройкой рубки, напоминающей спинной плавник кита, и пером кормового вертикального руля, субмарина скрылась под волнами.
Оставшиеся на поверхности касатки в растерянности заметались. Очертив круг на месте погружения, устремились к береговой полосе, смутно виднеющейся над белопенными волнами, разрываемыми уже набирающим силу ветром.
О если бы касатки могли говорить! Они бы в отчаянии прокричали людям, оставшимся на земле: «Остановите, верните их! Вы не готовы победить стихию!»
А в мрачные глубины чуждого ей мира ушла подводная лодка − одинокая касатка, которую жестокая судьба обделила парой.